Зелёная дверь

Ну что же, за равноправие! Наверное, это банально, но после рождения дочери прошу считать меня феминисткой в квадрате - не радикальной, но убеждённой. Пусть у Эмили Зины всегда будет свобода выбора, и смелость идти своим путём.

Картинка в суфражистском духе из архивов далёкого 2012 года, в котором я плыла по октябрьским рекам Соляриса - и шла своим путём, конечно.

Я вернулась из Кении и подумала: моя Африка - ручной лев, мягкий свет, колибри над чашечкой цветка. Почти игрушечная, почти идеальная, "лайт-версия настоящей Африки", как выражается одна моя знакомая. Африка прекрасных дорог, лучшего в мире вина (я пристрастна) и лучшего в мире стейка (а тут - объективна), Африка уютных окраин и скал на краю земли, где оседают пингвины и английские пенсионеры. Африка расцветающих технологий и столетних университетов, английская Африка, а ещё раньше и ещё сильнее - бурская Африка, старая европейская колония, со своим страшненьким и грандиозным прошлым, со своим ненадёжным будущим, в самом сердце которого всё равно цветёт алый цветок надежды - вопреки и вследствие, сам по себе. Если существует марвеловская Ваканда - то это здесь, нигде больше. Я вернулась из Кении и сказала лорду: "Давай останемся. Давай купим дом."

Я вернулась из Ирландии и подумала: моя Африка - это мой конец света, моё изгнание, мои просторы без края, мой закат на полнеба. Острова прекрасны и пронизаны дождём и радугами, но я люблю крепкое южное солнце, и чувство фронтира, и странность, и дальность, и неприкаянность, и непричёсанную дикость холмов. Я вросла по пояс в эту сухую землю. Иногда я действительно ощущаю это место как дом. И столько экзистенциальной красоты закопано в недосказанности и невыразимости, в неизбывной позиции исследователя и первопроходца, в дерзости чужака, в том, что это - ничья земля, в принципе не человеческая, но всё же приютившая нас - reluctantly at first, but wholeheartedly in the end. Здесь какой-то вечно распахнутый портал в космос, только и следи, чтобы тебя не затянуло раньше времени.

В общем, мы решили остаться - навсегда, или до тех пор, пока ветер не переменится. Я купила томик Туве Янссон в ирландском книжном - в нашем доме на краю вечности будет место для тысячи книг. И для пары странников тоже будет место. Эй, друзья мои, высокие эльфы! Снаряжайте корабли.

После визита к родителям мы возвращаемся домой с плиткой горького русского шоколада и глянцевой рекламой русского же балета, который вот-вот приедет сюда с гастролями. Балет и шоколад, печатный русский пряник, надо же, до чего колониально!

Север говорит со мной, но не так, как говорят со своими. Настя устраивается в Дублине и пишет: здесь парк с белками и лисами. Оглядываюсь: возле открытых ворот замерла антилопа и разглядывает меня круглыми карими глазами. Не знаю, где мне место, но не хочу, не хочу, не хочу тосковать по северу. Во-первых, потому, что это неправда. Я тоскую по сестре, а не по снегу, надо помнить это, записывать, проговаривать. I do not belong to this world, и это нормально. I do not belong to any other world, either.

Да, вот такой он, мой нынешний мир: провинциальный и пыльный, как старый ковёр, расколотый на острые части, как старое зеркало, древний и новый, зелёный и жёлтый, добрый и злой, расцветающий в октябре, высыхающий в мае. Днём он ест с руки, ночью - выходит на охоту. Балет и керамика ему правда не к лицу, но всякое да здесь - да, и всякий ручей пробивает скалы, становясь водопадом, а всякий водопад превращается в реку, бегущую к океану. Здесь заканчивается свет, и драконы плавают вдоль берегов, как на средневековых картах. Мне нравятся его люди, и мне нравятся его звери, и мне нравятся его леса и горы, и цикады, поющие ночь напролёт.

Андрис Петрониус устраивает прощальный семинар, я танцую вокруг собственных слайдов. Моя ролевая модель К. хвалит, говорит, что это отлично и совершенно необходимо человечеству, что надо немедленно публиковаться и быстро защищаться. За обедом они с Петрониусом бодро обсуждают кандидатуры возможных экзаменаторов. Началось, в общем. Пошёл обратный отсчёт.

К. летит в Дублин через пару недель - на конференцию, куда же. Больше всего мне сейчас хотелось бы полететь вместе с ней, но и без меня круг так славно замыкается. Все дороги нынче ведут в Дублин. Погоди немного, Дублин, я получу свою красную шапочку - и приеду. Тогда и будешь вить из меня верёвки.

Подруга риторически спросила в письме: возможно, внутренняя Нарния у каждого своя, но нельзя ли немного наличными? Неужели не должно всё это как-то материализовываться, воплощаться, отражаться вовне, просачиваться в третье измерение?

Манифестирую: должно. И просачивается. Недаром Николай Александрович Б. завещал нам не объективировать: платяные шкафы - это мы, это из наших глаз Нарния сыплется искрами. Быть - достаточно.

Я люблю ноосферу, виртуальное небо над головой и долгие разговоры с края на край Земли. Но и осязать я люблю, мне нравится ветер, вкус солёной воды, теплота ладони. Бумажные книги в моей системе ценностей лучше электронных. Кстати, вдруг вы не видели? amarinn написала книгу о том, как это - быть человеком. О любви, о смысле, обо всём, что важно. Электронная книга стала бумажной, Нарния выпала из шкафа сияющим кирпичом. А прямо сейчас amarinn выкладывает в своём ЖЖ второй том, и его можно читать в прямом эфире. Ретрофутуристическая артуриана, приключения, экзистенциальная философия - всё, как я люблю. И вам советую.

Другая моя подруга открыла на днях лавочку чудес: dainty_store_1. Мне кажется, это очень московское место, магическое, потерянное во времени - такой внезапный разлом между стен, отсвечивающий нездешним. Света - тот самый волшебный помощник, показавший мне однажды живую Москву: с медузами и винтовыми лестницами, готическими замками, каменными цветами. dainty_store_1 - это, если хотите, русский стимпанк, с самоварами и бубликами к чаю. Москва, которой нет. Нет, но всё-таки есть - вот же она! И нас туда пригласили.

настоящее конечно сыплется льдом за ворот
но череда воспоминаний о детстве
из любого сейчас получается разговора

...Сказала laas, и угадала, как обычно.

Я просто отыскала первую зенитовскую плёнку, год 2013, прекрасный и страшный. Там немного Байкала, ни одного человека, кроме Амарин, и несменяемый город детства. У меня уже не будет повода показывать эти картинки. Поэтому я покажу их - просто так.

Прекрасно учить правила дорожного движения в Южной Африке: остерегайтесь бегемотов, опасайтесь бородавочников, берегитесь слонов! Направо - дельфины, налево - киты, прямо по курсу - горы, в горах - пещеры, над пещерами - водопады, не превышайте дозволенной скорости - не стоит это пропускать! Берегитесь густых туманов и узких ущелий! Поблизости - страусиная ферма: берегитесь наездников на страусах!

С тех пор, как я вернулась из России, у меня поменялось зрение, и я вижу эту страну иначе - глазами пришельца и странника. Так:



Песня Красной Шапочки, кстати, прочно ассоциируется у меня с собственным десятилетием, последним годом в России, предпоследним летом, разговорами родителей об Африке, туманными планами, зыбкими надеждами, невольным предвкушением странного и сказочного - не той привычной сказки внутри головы, без которой не умеешь жить, а именно по-книжному дальнего странствия, настоящего приключения - наконец-то сбывающейся вечной просьбы, обращённой к родителям: давай пойдём туда, где мы никогда не были! Расхристанная комната, разложенная тахта, солнце за распахнутыми в парк деревянными рамами, летняя зелень каникул, поющая в телевизоре девочка и острое, невозможное, саднящее, как всякая страшная тайна, чувство: это может случиться со мной. Загадываю: пусть случится.

Я не знаю: смогла бы я доверять миру, если бы не случилось? И не отсюда ли моя абсолютная уверенность в обещанности, непреложности хэппи-энда: когда чудо стало необходимо - оно произошло.

Сегодня я, по-детски увиливая от работы, разбила градусник - "настоящий", ртутный. Серебряные капли-бусины рассыпались по пледу, книгам и джинсам, застряли в оборках, переплётах и швах. Всё детство я жила в священном ужасе перед градусниками, содержащими вещество сколь волшебное, столь и ядовитое, которое, как злого джина, нельзя выпускать наружу ни при каком раскладе, или голова с плеч - архетипическое табу, Ева, не ешь это яблоко. Разбитый градусник я видела всего один раз - в школе. Ртутные шарики завораживали, но я честно старалась не смотреть, не дышать и не приближаться, и потом не одну неделю думала: интересно, что будет теперь? Я заболею чем-нибудь ужасным и рано умру? Сейчас же сразу чувствуешь, какой ты стал взрослый-ничего-святого: расколошматив градусник, я спросила у папы, что со ртутью делают физики, и что с ней будем делать лично мы. Мы на пару катали жидкие бусины по пледу, подгоняя их друг к другу старой зубной щёткой. Теперь у меня есть большая и круглая капля ртути, надёжно запертая в стеклянную банку. Осталось, предварительно посыпав голову пеплом, подарить её знакомому химику, специалисту по загрязнениям.

Я всё пытаюсь понять: это уже взрослая жизнь или мы по-прежнему топчемся на пороге? Кажется, всё-таки первое. Я не знаю, где провести черту - когда закончилось детство? Пожалуй, лично для меня - тогда, когда я со своими четырьмя чемоданами уехала утопать в снегах и покорять Солярис ("любить и бороться"). Солярис победил - скоро год, как я покинула НИИЧАВО, Фёдора Михалыча, сосны, электрички, котельные трубы, тоску и печаль. Я уехала под белым флагом, я закончилась, меня не хватило. Я вернулась в старый мир, не сумев полюбить новый. Старый мир любить оказалось гораздо проще - он лежал у самого сердца и тихонько поджидал меня. Так вместо того, чтобы эпически вернуться в Россию из Африки, я эпически вернулась в Африку - из России. Недавно, сентиментально держа друг друга за руки, мы говорили с лордом Грегори о том, как долго это - узнавать другого человека. Как муторно думать о новых друзьях и новых знакомствах - они возможны, но нужен хороший пинок, мощный импульс, нужно, чтобы вселенная подыграла, иначе не хватил сил на несколько шагов безусловной любви, которые всегда приходится делать вслепую. Когда кончается ресурс одиночества, вдруг оказывается, что это был очень годный ресурс, из него лепились чудеса. Когда кончается тоска, понимаешь, что и из неё выходило неплохое топливо. Вообще, когда истекает что угодно, добро или худо, понимаешь, что ты давно научился переплавлять это в золото, и если ресурс истёк - значит, настало время тряхнуть алхимией и вывести новую формулу счастья. Это удивительно, как мы умеем делать жизнь из какой угодно смерти, и счастье - из какой угодно жизни. Алгоритм совершенен.

Но всё-таки, всё-таки... Мне не хватает ещё парочки инициаций, чтобы со спокойным вздохом захлопнуть портфель. Стоптав ноги до колен в Запретном Городе, мы сидели в уютном хостеле в центре Пекина, пили чай и говорили о личных вещах. "А вот ты, Анна - ты хотела бы детей?" Отвечаю, сощурившись, приложив указательный палец к подбородку: "Да. Конечно, да. Вырастить человека с нуля - это же сумасшедший, крутейший научный эксперимент." Кристина хохочет: "Учёный такой учёный!"

Когда нестерпимая жажда приключений хоть сколько-нибудь ослабевает или обстоятельства складываются так, а не иначе - я остаюсь в субботу дома, чтобы провести время в семьёй: папой, мамой, младшей сестрой и двумя собаками. С кем ещё можно на верхних регистрах повышенных тонов поспорить о политике, религии и философии? Уж во всяком случае, не с лордом: он, инвалид английской ментальности, не переносит моих спорных регистров, поэтому с ним мы либо соглашаемся сразу, либо соглашаемся, уточнив понятия, либо переводим разговор на другую тему. Есть в этом что-то сермяжное о любви и свободе.

Наша с лордом жизнь вообще далека от абстрактных понятий. Теперь, когда преодолевать сотни километров посредством скайпа уже не приходится, мы чаще стоим на пару у плиты, чем читаем друг другу книги. И Ричард Адамс и его Watership Down уступили место обычным кроликам, которых можно кормить белым хлебом. А ещё можно гладить телят по холмистым шёлковым головам, кататься на карусели, разглядывая кроны деревьев под углом в сорок пять градусов, идти по дубовой аллее до упора вслед за двумя фейского вида тётечками, пока не встретишь океан в конце дороги - песчаный и пенистый, чин чином.

Я как-то - пять, десять лет назад? - написала здесь, что ищу прежде всего - учителей. Так вот. Я ищу не их. И - нет, не собеседников. Я сама себе недурственный учитель и собеседник, как оказалось. Надо было уехать в Россию, чтобы понять это и вместить, зато теперь урок усвоен: дороже всего - хороший попутчик. Человек, с которым можно преломить хлеб. Преломить - и скормить кроликам.

Мне приснилось лучшее мироощущение из возможных - нарнийское, которое трудно объяснить, но если коротко, то - чудо, осмысленность, бесконечность. Я во всем этом стояла, радовалась и повторяла: "Читать только сказки! Читать только сказки!" Подумала во сне, что перечту для начала Баума. Теперь прикидываю, где взять Баума, и правда ли там вот это, которое раньше было везде, а теперь есть в мире, но ушло из книг - не из каждой, но из множества. Впрочем, опытный книгопочитатель не способен перестать верить в некую сферическую книгу в вакууме, которая бродит тихо по ноосфере - то ли забытая, то ли не написанная - и тоже ищет читателя - не вообще, а меня конкретно, и однажды найдется, чтобы разделить жизнь на до и после - как минимум (как максимум - объяснить все, не убив при этом). В идеальную книгу веришь не меньше, чем в эксклюзивного Зигфрида, хотя и привыкаешь жить без обоих - долго и счастливо.

Главный вывод года, если перелистать ЖЖ: не возжелай чужой сказки - практически, не убий. Одновременно, без противоречия: я возьму свое там, где я увижу свое (с). И вот теперь, когда закончился мой кошмар перед Рождеством, я пишу лытдыбры так, как будто имею на это право.

Нарядила елку, повесила венок, зажгла звезду. Осталось уединиться где-нибудь в обнимку с Теннисоном и наконец-то встретить новый год в нашем кирпичном, деревянном, коричном, праздничном и, чего уж там, совсем английском доме - в последний раз.

Однажды один не самый плохой человек сказал мне на прощание, полушутя:
- А знаешь, почему у нас ничего не получилось? Потому что на самом деле ты - би, и тебе больше нравятся девушки.
- Нет, гораздо проще, - ответила я, не смутившись, - на самом деле я - а, и мне вообще никто не нравится.

Но это неправда, конечно. Во всяком случае, не полная правда - нравятся, безусловно, и те, и другие, потому хотя бы, что мне в принципе небезразлично человечество в своих частных проявлениях, и почти безразлично в целом. Я точно знаю, что влюбляюсь и в тех, и в других, но больше романтических страданий мне принесли все же мужчины, потому что женщины не принесли мне их вообще - я влюбляюсь в женщин умом и сердцем, и мне от них при этом (почти) ничего не надо. Я люблю женщин честнее и полнее, чем мужчин, потому что люблю их бескорыстно, бестелесно. Интересно: чем меньше стараешься запихнуть себя в одну рамку с человеком, тем проще становится влезть в его кожу и башмаки, примерить его шляпу и голову, послушать его дыхание и сердце. Извините, сейчас из меня попрет бердяевщина: кажется, мужчин я объективирую, а женщин - нет. Мне вдолбилось откуда-то, что мужчины - с Марса, и я не тщусь отождествлять себя с их сакральным инопланетным мужским существом и веществом, не пытаюсь увидеть их через себя, забывая, что интровертам вообще по-другому ни фига не видно. В женщин же я перевоплощаюсь, переоблачаюсь, наладив контакт между субъектами, а потом возвращаюсь в себя, удерживая кончик ариадновой нити, привязывая этот кончик к кольцу последней буквы алфавита, чтобы никогда уже не забыть и не потерять. Влюбляюсь я, кажется, в тех, из которых не хочется возвращаться в себя. Если честно, это один из сильнейших моих страхов: уйти в кого-нибудь и там потеряться. Может, отсюда и слабовыраженная, но существующая все-таки - я-то знаю - бракофобия (интимофобия?), вынужденная визуализация отправления в terra incognita без карты, компаса и надежды - экспедиция, из которой я точно не вернусь живой.

Ну, и веселенькие подробности. Однажды мне приснилась Вирджиния Вулф. Она курила, казалась разочарованной в жизни, чуть циничной и одинокой, но не придающей всему этому большого значения. Она обратилась ко мне, я восхищенно и сдержанно ответила, мы заговорили об отвлеченном. Я обожала ее, а она смотрела на меня, и был контакт субъектов. Она наклонилась ко мне и поцеловала - в губы, легко и коротко. А потом мы долго гуляли по лужам дождливого Лондона.